Предмет: Математика, автор: shaporovaarina73

1)Длина ребра Куба 2 см. Найдите общую площадь всех граней Куба.
С объяснением, пожалуйста. Ответ получился у меня 48 см2. Я думала, что у 1 грани Куба 4 ребра, 2 сверху и снизу. Поэтому, умножила 2 на 4 и получила 8,а потом нашла площадь.(Поэтому пожалуйста, объясните, буду благодарна)
2)Объем Куба равен 27 см2. Найдите площадь квадрата - грани Куба.
3)Площадь одной грани Куба равна 49 см2 . Найдите объем Куба.
Буду очень благодарна! Заранее спасибо!

Ответы

Автор ответа: Styrozka
12

1)  a = 2 см - ребро куба.

   S = 6 · а² = 6 · 2² = 24 см²

2) V = 27 см³

   V = a³

   a³ = ∛27 = 3 см

   S грани = а² = 3² = 9 см

3)S грани = 49 см²

  S грани = а²

  а² = 49

  а = 7 см

  V = a³ = 7³ = 343 см³

Автор ответа: Аноним
9

Ответ:

Пошаговое объяснение:

Площадь одной грани куба: 2²=4 см²;

Граней у куба  6 :

Площадь всех граней : 4*6=24 см²

2)

Найдем длину ребра куба    -  3см.

3*3*3=27=V

Площадь квадрата:

3*3=9 см².

3)

Найдем длину ребра:

√49=7 см.

V=49*7=343см³

Похожие вопросы
Предмет: Литература, автор: inka382
ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА!!


Прочитай фрагмент повести В.Распутина « Уроки французского» Ответь,пожалуйста, на вопросы.

1) Почему в новой школе герой продолжал хорошо учиться?

2) Какие трудности преодолевал Володя на новом месте?

3) Почему он не уехал с матерью?

4) Как мама и сын относились друг к другу?

5) Какие качества героя проявились в этом фрагменте? Понравился ли он тебе? Почему?
Выпиши слова разговорного стиля. Объясни их роль.


ТЕКСТ:
Учился я и тут хорошо. Что мне оставалось? — затем я сюда и приехал, другого дела у меня здесь не было, а относиться спустя рукава к тому, что на меня возлагалось, я тогда еще не умел. Едва ли осмелился бы я пойти в школу, останься у меня невыученным хоть один урок, поэтому по всем предметам, кроме французского, у меня держались пятерки.
С французским у меня не ладилось из-за произношения. Я легко запоминал слова и обороты, быстро переводил, прекрасно справлялся с трудностями правописания, но произношение с головой выдавало все мое ангарское происхождение вплоть до последнего колена, где никто сроду не выговаривал иностранных слов, если вообще подозревал об их существовании. Я шпарил по-французски на манер наших деревенских скороговорок, половину звуков за ненадобностью проглатывая, а вторую половину выпаливая короткими лающими очередями. Лидия Михайловна, учительница французского, слушая меня, бессильно морщилась и закрывала глаза. Ничего подобного опа, конечно, не слыхивала. Снова и снова она показывала, как произносятся носовые, сочетания гласных, просила повторить — я терялся, язык у меня во рту деревенел и не двигался. Все было впустую. Но самое страшное начиналось, когда я приходил из школы. Там я невольно отвлекался, все время вынужден был что-то делать, там меня тормошили ребята, вместе с ними — хочешь не хочешь — приходилось двигаться, играть, а на уроках — paботать. Но едва я оставался один, сразу наваливалась тоска — тоска по дому, по деревне. Никогда раньше даже на день я не отлучался из семьи и, конечно, не был готов к тому, чтобы жить среди чужих людей. Так мне было плохо, так горько и постыло! — хуже всякой болезни. Хотелось только одного, мечталось об одном — домой и домой. Я сильно похудел; мать, приехавшая в конце сентября, испугалась за меня. При ней я крепился, не жаловался и не плакал, но, когда она стала уезжать, не выдержал и с ревом погнался за машиной. Мать махала мне рукой из кузова, чтобы я отстал, не позорил себя и ее, я ничего не понимал. Тогда она решилась и остановила машину.
— Собирайся, — потребовала она, когда я подошел. Хватит, отучился, поедем домой.
Я опомнился и убежал.
Но похудел я не только из-за тоски по дому. К тому же еще я постоянно недоедал. Осенью, пока дядя Ваня возил на своей полуторке хлеб в Заготзерно, стоявшее неподалеку от райцентра, еду мне присылали довольно часто, примерно раз в неделю. Но вся беда в том, что мне ее не хватало. Ничего там не было, кроме хлеба и картошки, изредка мать набивала в баночку творогу, который у кого-то под что-то брала: корову она не держала. Привезут — кажется много, хватишься через два дня — пусто. Я очень скоро стал замечать, что добрая половина моего хлеба куда-то самым таинственным образом исчезает. Проверил — так и есть: был — нету. То же самое творилось с картошкой. Кто потаскивал — тетя Надя ли, крикливая, замотанная женщина, которая одна мыкалась с тремя ребятишками, кто-то из ее старших девчонок или младший, Федька, — я не знал, я боялся даже думать об этом, не то что следить. Обидно было только, что мать ради меня отрывает последнее от своих, от сестренки с братишкой, а оно все равно идет мимо. Но я заставил себя смириться и с этим. Легче матери не станет, если она услышит правду.
Голод здесь совсем не походил на голод в деревне. Там всегда, и особенно осенью, можно было что-то перехватить, сорвать, выкопать, поднять, в Ангаре ходила рыба, в лесу летала птица. Тут для меня все вокруг было пусто: чужие люди, чужие огороды, чужая земля. Небольшую речушку на десять рядов процеживали бреднями. Я как-то в воскресенье просидел с удочкой весь день и поймал трех маленьких, с чайную ложку, пескариков — от такой рыбалки тоже не раздобреешь. Больше не ходил — что зря время переводить! По вечерам околачивался у чайной, на базаре, запоминая, что почем продают, давился слюной и шел ни с чем обратно. На плите у тети Нади стоял горячий чайник; пошвыркав гольного кипяточку и согрев желудок, ложился спать. Утром опять в школу. Так и дотягивал до того счастливого часа, когда к воротам подъезжала полуторка и в дверъ стучал дядя Ваня. Наголодавшись и зная, что харч мой все равно долго не продержится, как бы я его ни экономил, я наедался до отвала, до рези и животе, а затем, через день или два, снова подсаживал зубы на полку.