Предмет: Алгебра, автор: Viscount

Упростите выражение:
tg²a + sin²a - 1/cos²a

Приложения:

Ответы

Автор ответа: yeeeeehaw
2

Ответ:

Объяснение:

tg²a + sin²a - 1/cos²a

Первое, что мы можем сделать, это преобразовать tg²a в sin²a/cos²a, используя тождество tg(a) = sin(a)/cos(a):

sin²a/cos²a + sin²a - 1/cos²a

приведем все слагаемые к общему знаменателю cos²a:

(sin²a + sin²a * cos²a - 1) / cos²a

сгруппировать слагаемые с sin²a:

(sin²a * (1 + cos²a) - 1) / cos²a

Используя тригонометрическое тождество sin²a + cos²a = 1, мы заменяем (1 + cos²a) на sin²a:

(sin²a * sin²a - 1) / cos²a

Это упрощенное выражение:

(sin²a * sin²a - 1) / cos²a

Похожие вопросы
Предмет: Русский язык, автор: 6nikita6berg6
помогите пожалуйста

1.Найдите и выпишите из текста фразеологические обороты. Объясните их значения.

2. Слово молодой однозначное или многозначное? Составьте с данным сло­вом предложения и запишите их

сам текст:

Молодняк.

Нет ничего бескорыстнее детской дружбы.

Мотька, Шаша и я жили на одной улице, и все трое вкусили горькие корни учения. Братски воровали незрелые арбузы на баштанах (поле, засеянное
арбузами), братски их пожирали. Купались втроём, избивали мальчишек с
соседней улицы втроём, и нас били тоже всех трёх – единодушно и нераздельно.
А в шестнадцать лет Шаша поступил в наборщики в типографию. Мотю мать отправила в Харьков в хлебную контору, а я остался непристроенным.
С Шашей мы встречались ежедневно, а o Мотькe ходили слухи, что сделался он таким франтом, что не подступись. Мотька постепенно сделался объектом нашей товарищеской гордости.
В этот день ко мне ворвался Шаша и, сверкая глазами, сообщил, что видели Мотьку едущим с вокзала. Мы помчались к дому блестящего друга нашего.
Мать его встретила нас несколько важно.
– Мотя вас принять не может. Он сообщит вам, когда сможет принять. У них в конторе перед праздниками было много работы... Ведь он теперь уже помощник старшего конторщика. Очень на хорошей ноге... Чувствовали мы себя такими забитыми, так униженно жалкими, провинциальными, что хотелось и расплакаться, и умереть. На другое утро Мотькина мать занесла мне записку: «Будьте с Шашей в городском саду к 12 часам. Нам надо немного объясниться и пересмотреть наши отношения. Уважаемый вами Матвей Смелков». Пришли, конечно, первыми. На нас надвигалось что-то сверкающее, пёстрое, до крика элегантное, бряцающее многочисленными брелоками и скрипящее лаком жёлтых ботинок с перламутровыми пуговицами. Oн был одет в коричневый жакет, белый жилет, какие-то сиреневые брючки, а голова увенчивалась сверкающим на солнце цилиндром, c огромным галстуком с таким же огромным бриллиантом. Палка с лошадиной головой обременяла правую аристократическую
руку. Левая рука была обтянута перчаткой цвета освежёванного быка. Другая перчатка высовывалась из внешнего кармана жакета так, будто грозила нам своим указательным пальцем: «Вот я вас!.. Отнеситесь только без должного уважения к моему носителю».
Когда Мотя приблизился к нам походкой пресыщенного денди, добродушный Шаша вскочил и простёр руки к сиятельному другу:
– Мотька! Вот, брат, здорово!..
– Здравствуйте, здравствуйте, господа, – солидно кивнул головой Мотька и, пожав наши руки, опустился на скамейку... – Мы уже взрослые. Я уже теперь Матвей Семёныч – так меня и на службе зовут, а сам бухгалтер за ручку здоровается. Вообще, мне бы хотелось пересмотреть в корне наши отношения. Вот что, господа... Мы с вами уже не маленькие и вообще... детство это одно, а когда молодые люди, так совсем другое. У меня есть известное положение. Вы сами понимаете, что мы уже друг другу не пара... и... тут, конечно, обижаться нечего – один достиг, другой не достиг, но, впрочем, если хотите, мы будем изредка встречаться около железнодорожной будки, когда я буду делать прогулку, – всё равно там публики нет, и мы будем как свои. Но, конечно, без особой фамильярности – я этого не люблю. Я, конечно, вхожу в ваше положение – вы меня любите, вам даже, может быть, обидно, я со своей стороны если могу быть чем-нибудь полезен...В этом месте Матвей Семёнович взглянул на свои золотые часы:
– О-ля-ля! Как я заболтался... Желаю здравствовать!
В этот день мы с Шашей, заброшенные
, будничные, лёжа на молодой травке железнодорожной насыпи, в последний раз плакали. Это были последние слёзы детства. И чего мы плакали? Что хоронили? Мотька был напыщенный дурак, жалкий третьестепенный писец в конторе, одетый, как попугай. Он теперь кажется мне смехотворным и ничтожным, как червяк без сердца и мозга, – почему же мы так убивались, потеряв Мотьку?​